Интересно, слащавые фото детей на письменном столе — это необходимый элемент дизайна для кабинета врача, мельком подумала Наоми.
Джон рассказывал Шейле Микаэлидис о Люке и Фиби. Наоми время от времени добавляла детали. Разумеется, он ни словом не обмолвился о клинике Детторе, но в подробностях описал случай с осой, странный язык, на котором говорят дети, упомянул мнение Регги Четвинд-Каннингема об их лингвистических способностях и рассказал о радостном возбуждении, которое овладело детьми в субботу в зоопарке. И о том, как были счастливы Люк и Фиби, когда они пошли в зоомагазин и купили им обоим по морской свинке.
Он не стал ничего говорить о своих подозрениях насчет шахмат — прежде всего потому, что еще не рассказывал об этом Наоми.
Когда они закончили, Джону показалось, что нейтральное вначале поведение психолога слегка изменилось. Она по очереди посмотрела на них обоих, и на лице ее явно читался скепсис.
— Вы говорите, они разработали свой собственный язык. Вы сами в это верите?
— Полностью, — ответил Джон.
— То, о чем вы мне рассказываете, совершенно неправдоподобно.
— Однако, — вмешалась Наоми, — если это аутизм или что-то в этом роде…
Доктор Шейла покачала головой:
— Даже если бы один из ваших детей действительно страдал расстройством аутистического спектра и обладал странными математическими способностями, в случае с обоими это невозможно.
— Даже если это однояйцевые близнецы?
— Люк и Фиби не однояйцевые близнецы, — возразила психолог.
— Тогда как вы это объясните? — спросил Джон.
Она чуть склонила голову:
— Вы уверены, что не выдаете желаемое за действительное?
— Что вы имеете в виду? — заметно раздражаясь, спросила Наоми.
Доктор Шейла взглянула на свои ногти.
— Мне кажется, вы очень и очень честолюбивые родители. Я делаю такой вывод из того, как вы рассказываете о своих детях. Вы ученый, доктор Клаэссон, а вы явно очень умная женщина, миссис Клаэссон. У меня такое ощущение, что вы много ожидаете от Люка и Фиби. Я права?
— Я нет, — быстро вставила Наоми.
— Все, чего мы хотим, — это чтобы они были нормальными, — добавил Джон.
— И здоровыми, — подчеркнула Наоми.
Шейла Микаэлидис ковырнула лак на одном ногте.
— Вы потеряли своего первого ребенка, Галлея, когда ему было четыре года. Вы его обожали. Вы уверены, что не ищете в своих близнецах чего-то особенного, чего-то, что поставило бы их впереди? Как некую форму компенсации.
— Это смешно! — взорвалась Наоми. — Просто смешно!
— Абсолютно! — подтвердил Джон. — Послушайте, мы пытаемся лучше понять собственных детей, за этим мы и пришли к вам, а вы нас как будто в чем-то обвиняете.
— Нет, я вас ни в чем не обвиняю. Все, что я хочу сказать, — ваше утверждение, что они говорят наоборот, пропуская при этом каждую четвертую букву, совершенно невероятно! Это невозможно. Таких примеров в науке нет. Вы приписываете своим детям способности, которыми не обладает ни один человек на планете! Только подумайте, какие понадобилось бы производить вычисления, чтобы делать это.
— Тогда какова же ваша версия? — спросил Джон.
— У меня ее нет. Поверьте, я бы очень хотела все это объяснить, но не могу. — Психолог в упор посмотрела на них обоих.
От этого изучающего взгляда Наоми слегка смутилась.
— Почему ученый-лингвист говорит нам одно, а вы — совсем другое?
Шейла Микаэлидис покивала, словно в такт собственным мыслям.
— Вам знакомо понятие эпистемологический предел?
— Эпистемологический предел? — повторила Наоми.
— Да, — сказала Джон. — Мне известно, что это такое.
— Не могли бы вы в двух словах объяснить это вашей супруге?
Джон пожал плечами, словно в нерешительности, потом повернулся к Наоми:
— Ну, упрощенно говоря, это означает, что у человеческого разума есть некий предел. Люди от природы наделены определенным уровнем интеллекта, и существует потолок, выше которого им не подняться. Биологические ограничения. Точно так же, как существуют ограничения и в других аспектах.
Он взглянул на психолога. Она согласно кивнула.
— Например, человек может пробежать расстояние в одну милю за четыре минуты. Мы знаем, что этот рекорд может быть побит на несколько секунд. Но ни один человек на свете никогда не сможет пробежать милю за минуту. Возможно, и за три минуты тоже. — Он почувствовал неловкость, и Наоми тоже.
Человек, созданный доктором Детторе, смог бы, говорил ее взгляд.
— То же самое с человеческим ростом, — продолжил Джон. — Он колеблется в известных пределах. Разумеется, есть и исключения, но все равно верхняя граница — это около семи с половиной футов. Предел биологических возможностей. Человек не может быть ростом пятнадцать футов, скажем. — Он снова посмотрел на психолога. — Если я правильно вас понимаю, вы хотите сказать, что язык Фиби и Люка — это то же самое, что миля за минуту? Или человеческое существо ростом пятнадцать футов?
— Именно так.
Джон поймал взгляд Наоми и тут же отвел глаза. До этого момента он в полной мере не осознавал всю исключительность того, что делают Люк и Фиби. И теперь он понял, что не знает, как к этому относиться.
— Как же так вышло, что Четвинд-Каннингем тебе этого не сказал? — спросила Наоми.
Джон еще раз взглянул на нее, потом на Шейлу Микаэлидис, потом снова на Наоми:
— Он сказал. Именно это он и сказал. Я подумал, что он преувеличивает, но теперь я понимаю, что нет.
— То есть наши дети способны производить вычисления, которые вне пределов человеческих возможностей? — спросила Наоми.